АВАНТЮРИН

Зеленый, с неуловимым
вкраплением янтаря —
тот камень авантюрином
назвался совсем не зря.

В нем чудится речь Вийона:
– Их много, а я один!..
Из общего Пантеона
мой выпал авантюрин.
Всевышний, мне страшно!
Amen.
... Да, камень переживет.
За пазухой бьется камень,
зовущий смотреть вперед.
Но вздернут меня как зайца,
хоть я — Франсуа Вийон!
Самих бы их да ... ... —
и с тем засыпает он.

За желтыми мотыльками,
сквозь медную ярь болот,
он зрит философский камень,
зовущий смотреть вперед.

Не веря цветным картинам,
во сне чесноком разя —
храпят углежоги. В дымном
Париже встает заря...

*  *  *

Что от бабушек нам осталось?
Только связка прищепок старых,
только пяльцы да мулинэ —
вот и все, что досталось мне.

А от дедушек довоенных,
тех, кого не застал в живых:
клей столярный,
сундук фанерный
да брезентовый дождевик.

Что мне делать с наследством этим?!
Быт неведомых мне времен —
он стоит предо мной, предметен,
чувством долга обременен.

*  *  *

Пять сосен зеленых...
Пять стрел оперенных,
вонзившихся в голую грудь косогора.

Холодное небо, свинцовая слякоть...
Вы скажете — лучше не помнить,
не плакать.

Но если над вами шумят изумленно
пять сосен зеленых...
пять сосен зеленых...

*  *  *

Вот оно, искусственное море:
белый пляж да черный окоем.
Приходи! — и ты увидишь вскоре,
как по коже пляжа ходит шторм.

Ты увидишь, как вдоль улиц черных:
ни огня, ни блика, ни звезды! —
ветер гонит локоны черемух
по плечам смарагдовой воды.

Приходи! Побудь со мною, будто
позабытый напрочь аромат.
Сердце бьется! — так из недр батута
к небесам взлетает акробат.
Приходи...

*  *  *

Америка! Наш брак не по любви.
Пустынь температурная кривая,
хайвэй от пункта «Эй» до пункта «Би»
идет, бугры и горы огибая,
как по ладони линия судьбы.

Клубок измотан... В голубой дали
два капитана делят корабли,
и кем-то плохо связанная карта
на спицах старой бабушки Декарта
кровоточит на том краю земли.

Америка! Страна наоборот:
на всех по флагу; правый поворот
на красный свет — законное движенье,
а за морем, на грани возрожденья,
мичуринцы сажают огород.
«...Россия отошла, как пароход»,
 сказал поэт иного поколенья.

Америка! И как тут ни юли,
наш мезальянс на весь остаток лет.
...На левом полушарии Земли
я, может быть, единственный поэт.

СУВЕНИР

Souvenir,souvenir. Que me veuх-tu?...
Верлен

Как резко отличаются от янки
в калифорнийском парке китаянки,
как весело стучат их каблуки!

Они идут, счастливые как пони,
подставив ветру щеки и ладони –
а мне все снится город у реки:

Березы в белых ягодах дождя,
промокшие от ветки и до нитки.
Вокзал; сырые челюсти метро...

Ларек «Альтернативные Напитки»
и Опер-группа в бронзовых пальто.

Холодный день глядит на злобу дня,
И облака, сошедшие со сцены,
плывут вдали как белые сирены.

...«Чего ты хочешь, память, от меня?»

 Здесь чайки разделяют целиком
игру воздушных масс над океаном.
Здесь горы и дома цветным туманом
слизнуло, как корова языком.
Граненый морем остров Алкатрас, 
как Ленин в шалаше, торчит в Заливе.
Здесь русский дух, что б там ни говорили.
«Там чудеса...»  Особенно без нас.

Брожу в лесу, и сердце птицей тянет
на ржавчину — господствующий цвет
отечественной мысли: как ботаник
в рефургиум, уйдя в словесный бред.

Такие дни бывают, чтоб в тоске
их провожать под шорох листопада.
...Фаянсовая накипь винограда
блестит, как жир, на горном шашлыке.
В лиловых елях небо надо мной...
Сказать «люблю» — язык не повернется
над Русской речкой...
Вольный житель США,
вернусь ли я когда-нибудь домой,
в края воспоминаний и сиротства,
где на глаза, как слезы, навернется
то первый снег, то замша камыша.

*  *  *

Я в комнате Тани Алфано в приюте «Retirement  Inn».
Два кресла, кровать, фортепьяно, и мы говорим, говорим...
На стенах, в тяжелом багете, Венера и князь Мономах;
в углу образа, на буфете — последний российский монарх.

Взгляните на фотопортрет бийчанки Татьяны Алфано
в Харбине: как это ни странно, был город, и вот его нет.

Мне сорок, ей, может быть, вдвое... Какими ветрами судьбы
свело во вселенском прибое две жизни?.. Взгляните и Вы —
пусть Вам и покажется странным ловить улетающий дым —
на комнату Тани Алфано в приюте «Retirement  Inn».

МОНТЕРЕЙ

В четыре такта клекот голубей,
даль розовата в бухте Монтерей,
и чайка вздрагивает, медленно упав
в ковры лиловых и лимонных трав.

Ракетка пляжа чуть наклонена,
над ней Луны серебряный волан;
неторопливо — за волной волна —
накатывает океан.

Холодными ладонями воды
пасьянс коры и водорослей стерт,
и облака сбиваются в ряды,
сбавляя ход .

Неотразим классический изыск
фонтанов черных скал и белых брызг
сквозь сосны, обступившие фривэй
над бухтой Монтерей.

Нестройные: порядок здесь таков —
деревья скроены лекалами ветров.
О чем же ты грустишь, воздушный змей,
над бухтой Монтерей?

АРБА КАДАВРА

Мне снилась арба, на которой меня хоронили,
серебряный бор в пелене сан-францисского дня —
и так же, как с вечера старые песни томили,
виденья минувшего вновь обступили меня.

Готическим замком — крылатая ель... все так просто,
Андреевским флагом в скрещеньи лучей — паруса,
и в рыбьих глазах отражается ложное солнце
стихов незнакомца эпохи начала конца.

Вернуться домой, где по-прежнему вертит зонтами
все тот же четвертый, идущий до рощи, трамвай
и давняя осень, то ржавая, то золотая,
у ветра в руках, как на блюде резной каравай.

Вернуться домой... Там латаются в дырах прорехи.
Там женщина вдруг улыбнется, как русская речь.
Домой...
Еще можно придти, но уже невозможно приехать,
вернуться, остаться... Такая вот странная вещь.

Ну что она мне, Алибасов, сия антреприза?
Сиреневый камень, обмылок души, чароит...
В потертом цилиндре Тургенев, как бедная Лиза,
широкое небо, как фокусник ленту, хранит.

*  *  *

Сочини эту ночь,
чтоб кому-то в нее возвращаться:
лунный снег облаков
и гипюр зацветающих слив,
бровь забора и дом …
ощущенье возможности счастья.
Акварельную воду толочь
предоставь молодым.

Разверни на листе
типографское кружево шрифта,
проницательный взгляд
натолкнется на строгий узор…
Бледно-розовый сумрак цветов
на асфальтовый остров ложится,
словно грунт на холсте
становясь в основание слов.